Z – значит Захария - О`Брайен Роберт К.

Я не хотела говорить ни об Эдварде (решила, что, скорее всего, вообще никогда не стану затрагивать эту тему), ни о лаборатории; я хотела, чтобы мистер Лумис рассказал мне о временах до того. Я присела рядом с ним, но не знала, как подступиться к разговору. В книгах и кино в этих случаях произносят, мол, «давай поговорим о тебе», или «расскажи мне о себе», — но обычно это бывает при первой встрече, к этому же это такая избитая фраза...

Вспомнив, что ему понравилась моя музыка, я спросила:

— Когда вы были моложе, в вашей семье кто-нибудь играл на пианино?

Он ответил:

— Нет. У нас не было пианино.

— Вы были бедные?

— Да. У меня был двоюродный брат, и я часто ходил к нему в гости. У них было пианино — его мать играла. Мне нравилось слушать.

— А где это было?

— В одном городке в штате Нью-Йорк, в Найеке [18].

Он не стал объяснять, что это и где, и беседа заглохла, поскольку я понятия не имела, что это за Найек такой.

Я сделала вторую попытку.

— Чем вы занимались до того, как попали в Корнельский университет?

— Тем же, чем и все. Ходил в школу, потом в колледж, летом подрабатывал.

Похоже, предмет беседы его не интересовал и разговаривать об этом ему не хотелось.

Я спросила:

— И это всё?

— После колледжа провёл четыре года на флоте.

Кажется, дверь приоткрылась.

— На корабле? Куда вы плавали?

— Я работал в военно-морской оружейно-технической лаборатории в Бристоле, в Нью-Джерси. В колледже я специализировался по химии. А флоту нужны были химики. Там я и начал заниматься пластиками — их требовалось много, и мы всё время испытывали новые виды. Для судового оборудования, оружейных чехлов, водолазных костюмов, даже для обшивки корпусов судов. Пластик, который бы не крошился, не трескался, не подвергался коррозии и не протекал.

— Вот оно что.

Похоже, беседа возвращается туда, откуда началась.

— А поработав там, я подал заявление в Корнельский университет.

Круг замкнулся. Похоже, это было безнадёжно и мне следовало махнуть рукой на разговор, но вместо этого я сказала:

— А вы когда-нибудь... вы были когда-нибудь... женаты?

Он бросил на меня острый взгляд и проговорил:

— Так я и думал, что ты к этому ведёшь.

И вот тогда это и случилось. К полному моему изумлению он, даже не улыбнувшись, взял меня за руку. Нет, здесь, скорее, подошло бы слово «схватил». Он резким движением схватил мою ладонь и, крепко сжав, дёрнул к себе так, что я чуть не упала со стула. Он держал мою руку в обеих своих.

— Нет, я никогда не был женат. Почему ты спрашиваешь?

Я так опешила, что целую минуту лишь сидела и таращилась на своего собеседника. Единственное, о чём я могла в тот момент думать — это что он неправильно истолковал какие-то мои слова.

Я сначала смутилась, потом мне стало неудобно, а после этого — страшно. Смутилась я по совсем пустячной причине: моя рука была мозолистой от работы, а его — мягкой, наверно, потому, что он долго носил пластиковые перчатки. Неудобно мне стало потому, что он потянул меня к себе, и я теперь не сидела на стуле прямо, а наклонилась вперёд, рискуя потерять равновесие и упасть. И, наконец, страшно мне стало потому, что я попыталась высвободиться, но мистер Лумис ещё крепче сжал мою руку. В том, как он стискивал мою ладонь, не было ни капли нежности, а лицо его оставалось бесстрастным. Он смотрел на меня так же, как на какую-нибудь там «Сельскохозяйственную технику».

Он повторил:

— Почему ты спрашиваешь?

Я попросила:

— Пустите, пожалуйста!

А он:

— Только после того, как ответишь!

А я:

— Спросила, потому что интересно. — Кажется, меня начало трясти. Я действительно испугалась.

А он:

— Что интересно? — И вместо того, чтобы отпустить меня, он потянул ещё сильнее, и я потеряла равновесие.

То, что произошло дальше — простая случайность. Почувствовав, что падаю со стула, я инстинктивно выбросила вверх правую руку (мистер Лумис держал меня за левую) чтобы за что-нибудь уцепиться. И попала ему прямо по лицу — не очень сильно, куда-то в район левого глаза. В тот же момент он отшатнулся и хватка его ослабла. Я выдернула руку из его ладоней и отскочила.

Очень тихим голосом мистер Лумис сказал:

— Тебе не стоило этого делать.

Я так и не знаю, обязана я была извиниться или нет (вообще-то, с чего бы? Моей-то вины в этом не было!), но я извинилась.

— Простите, пожалуйста! — пролепетала я. — Я не нарочно. Я чуть не упала...

Я смешалась до такой степени, что даже, кажется, попыталась улыбнуться — не помню точно — а потом повернулась, чтобы уйти на кухню. И в этот момент мистер Лумис сказал:

— Однажды ты уже держала меня за руку.

В кухне меня затрясло с такой силой, что поначалу я даже не могла продолжить приготовление ужина; голова была как в тумане. Мне показалось, что я сейчас заплачу, что случается со мной весьма редко, но сумела удержаться. Сев на табурет, я постаралась успокоиться. Твердила себе, что всё случившееся не так уж и важно. Это то, что девочки в школе называли «заигрыванием»; это слово, сопровождающееся хихиканьем, частенько мелькало в их разговорах после свидания. Но такое обычно случалось в машине, после кино, по дороге домой, к родителям. Всё выглядит совсем по-другому, когда вокруг никого больше нет, не к кому обратиться, не с кем посоветоваться. И тут я нечаянно сделала то, что давно запретила себе делать: представила, что мои мама и папа вернулись домой, и Дэвид с Джозефом тоже. Как бы мне хотелось, чтоб это было так! Я постаралась выкинуть тоскливые мысли из головы — за долгий год я этому хорошо научилась. Успокоившись, я снова принялась за готовку.

Мистер Лумис вернулся в свою спальню без моей помощи. Я всё ещё возилась с ужином, когда услышала стук его трости и шаркающие шаги; он шёл, опираясь о стенку. Потом послышался скрип кровати; когда я внесла к нему поднос с едой, он сидел, обложившись со всех сторон чертежами. Мистер Лумис взял у меня из рук поднос спокойно, как будто ничего не произошло. Я ужинала на своём обычном месте, у карточного столика; за всё время мы не произнесли ни слова.

Упоминая о том, что я уже держала его за руку раньше, он говорил правду. В ту ночь, когда он был особенно плох, когда пульс почти перестал прощупываться, а дыхание стало подобно легчайшему трепету, решив, что он умирает, я села рядом с ним и взяла его за руку. Не могу сказать, долго ли я так просидела; может, даже несколько часов. Я не думала, что он это запомнит; так же, как с музыкой и чтением, мне хотелось лишь, чтобы в своих запредельных блужданиях он знал, что я рядом.

Однако его жест имел совсем иное значение — я восприняла это на подсознательном, чуть ли не телепатическом уровне. Мистер Лумис держал меня за руку так, будто устанавливал свою власть надо мной, или если не власть, то контроль — не знаю, как точнее выразиться. Точно таким же образом он устанавливал свой контроль над моими хозяйственными заботами, над расходованием бензина, над трактором и даже над моими походами в церковь. И над костюмом, и, в конечном итоге, над Эдвардом.

По этой причине то, что он самостоятельно добрёл до кровати, вызвало во мне не радость (как следовало ожидать), а тревогу.

Глава 17

30 июня

Я опять живу в пещере. Теперь я рада, что так и не рассказала о ней мистеру Лумису. Я здесь уже два дня — не потому, что мне пришла такая блажь. Я вынуждена была сделать это. Попробую написать обо всём по порядку, может быть, это поможет мне прояснить для себя ситуацию и придумать, как быть дальше.

В ночь после «заигрывания», ну, то есть, когда мистер Лумис взял меня за руку, я легла спать — как всегда с Фаро под боком. Я так нервничала, что смогла заснуть не раньше трёх часов. Проснулась я, когда утро было в полном разгаре — значительно позже, чем обычно — с тревожным чувством, что что-то идёт не так, как надо. Сначала я не могла понять, откуда это чувство, но потом вспомнила. Постаралась убедить себя, что это всё чепуха, мелочи. Работа ждёт, и я буду выполнять её, как будто ничего не случилось.